- Шубин, Павел Яковлевич ("Накануне")
- Смотри также Литературные типы произведений Тургенева
Молодой скульптор, лет 26-ти. "Было что-то детски миловидное, что-то привлекательно-изящное в мелких чертах его свежего круглого лица, в его сладких карих глазах, красивых, выпуклых губках и белых ручках". "Усы его едва пробились, и на подбородке вился легкий пух". "Все в нем дышало счастливою веселостью здоровья, дышало молодостью — беспечностью, самонадеянностью, избалованностью, прелестью молодости. Он и поводил глазами, и улыбался, как это делают мальчики, которые знают, что на них охотно заглядываются". "Мой бог — бог светлый и веселый!" — так начиналось одно стихотворение Ш. "Счастья! счастья! — восклицает он: — пока жизнь не прошла, пока все наши члены в нашей власти, пока мы идем не под гору, а в гору. Черт возьми! мы молоды, не уроды, не глупы: мы завоюем себе счастие!" "И от леса, и от реки, и от земли, и от всякого облачка, от всякой травки" он ждет, он хочет счастья, он во всем чует его приближение, слышит его призыв. Ш—ну знакомо чувство тревоги пред "лицом природы", но это, по его мнению, "ощущение одинокого человека", который "не живет, а смотрит да млеет. Чего смотреть? Живи сам и будешь молодец. Сколько ты ни стучись природе в дверь, не отзовется она понятным словом, потому что она немая... Живая душа — та отзовется, и по преимуществу женская. Природа будит в нас потребность любви и не в силах удовлетворить ее. Она нас тихо гонит в другие, живые объятия, а мы ее не понимаем и чего-то ждем от нее самой... Да и что такое природа? Ты послушай сам: любовь... какое сильное горячее слово! Природа... какое холодное, школьное выражение!" — Ш. отвергает "любовь-жертву": "это хорошо для немцев; я хочу любить для себя; я хочу быть нумером первым". Он влюблен в Елену, он ревнует ее к Берсеневу, к Инсарову. "Отчаяние меня грызет, досада, ревность, — говорит он Берсеневу, — меня терзает мысль, что если б я раньше понял ее, если б я умеючи взялся за дело... Да что толковать! Кончится тем, что я буду все смеяться, дурачиться, ломаться, как она говорит, а там возьму да удавлюсь..." Самое охлаждение Елены он объясняет тем, что она как-то раз застала его целующим руки у Зои: "Что прикажешь делать? У нее плечи так хороши... Она застала меня посреди этих свободных занятий после обеда, а перед обедом я в ее присутствии бранил Зою". В часы этих "свободных занятий" он ухаживает и за Аннушкою, но настоящее чувство любви испытывает к одной Ел.; — отвергнутый ею, с горя он пробовал даже пить, "да невкусно, в горло не лезет и голова потом, как барабан". "Вы топчете мсьё Поля, — шепчет он Ел.: — вы безжалостно ходите по нем, а мсьё Поль благословляет вас, и ваши ножки, и башмаки на ваших ножках, и подошвы ваших башмаков". Ш. и "проницателен", и "умен"; он не может равнодушно произнести имени Инсарова, но он умеет оценить его; "вот этот, — говорит он Елене о Курнатовском, — и некто другой — оба практические люди, а, посмотрите, какая разница: там настоящий живой, жизнью данный идеал; а здесь даже не чувство долга, а просто служебная честность и дельность без содержания". — Горе не мешает ему работать, напротив: "что-нибудь надобно ж делать, по его мнению; одно не везет, надо пробовать другое". И он "работал с остервенением". — Ш. любит свое искусство. — "Я мясник-с, — заявляет он. — Мое дело — мясо, мясо лепить, плечи, ноги, руки..." В красотах природы, по его мнению, формы нет, законченности нет, все разъехалось во все стороны. Уже с ранних лет он "начал оказывать наклонность к ваянию". Он всего год пробыл в университете и, "не выучившись даже анатомии, которой надеялся научиться", он вышел с тем, чтобы "посвятить себя исключительно своему призванию". Он трудился усердно, но урывками; скитался по окрестностям Москвы, лепил и рисовал портреты крестьянских девок, сходился с разными лицами, молодыми и старыми, высокого и низкого полета, итальянскими формовщиками и русскими художниками, слышать не хотел об академии и не признавал ни одного профессора. Он чувствует превосходство классиков, красоту искусства: "Старики — те за ней и не гонялись; она сама сходила в их создания, откуда Бог весть, с неба что ли. Им весь мир принадлежал; нам так широко распространяться не приходится: коротки руки. Мы закидываем удочку на одной точечке да и караулим. Клюнет, браво! а не клюнет..." Как артист, он вечно носится с разными художественными замыслами, вечно наблюдает. Он готов "в отчаяние прийти" от лица Елены: "не дается как клад в руки. Ни одна черта не тронется, только выражение взгляда беспрестанно меняется, а от него меняется вся фигура. Что тут прикажешь делать скульптору, да еще плохому?" Он величал себя свободным художником. Талантом он обладал положительным: его начали знать по Москве. Ш. относился к себе строго, как к художнику. "Посмотрел, — говорит он Берсеневу, — на настоящих, на стариков, на антики, да и разбил свою чепуху. Ты указываешь мне на природу и говоришь: "и тут красота". Конечно, во всем красота, даже и в твоем носе красота, да за всякою красотою не угоняешься". Увидев Инсарова, он сейчас же добивается разрешения слепить его голову. Он глядит на него и на Б. "как ваятель": "у болгара характерное, скульптурное лицо; у великоросса просится больше в живопись: линий нету, физиономия есть. А, пожалуй, и в того, и в другого влюбиться можно". Он слепил бюст Инс. и отомстил ему карикатурной статуэткой; вообще он любит лепить фигурки в дантоновском вкусе: не щадит Августины Христиановны с ее "гнусной утиной физиономией", готовится лепить Зою, но, "как истинный художник", чувствует потребность и пользу "собственного заушения": он изображает вместе — Аннушку и себя: себя он представил "испитым, исхудалым жуиром, с ввалившимися щеками, с бессильно висящими косицами жидких волос, с бессмысленным выражением в погасших глазах, с заостренным, как у мертвеца, носом". — Смены разнородных ощущений проходят в нем быстро. Он то резв и беспечен, то "молчалив, рассеян и мягок". Ему то неудержимо смеяться хочется, то плакать, то веселье к нему нахлынет, то грусть нападет. Так, во время беседы с Берсеневым Ш. "вдруг заплакал, присел на землю и взял себя за волосы". Он дразнит Стахова, дразнит Зою, пристает к Увару Ивановичу с разными прозвищами и высокопарными речами; при встрече с пьяными немцами произносит вычурную ироническую речь; "ирой Инсаров сейчас сюда пожалует!" — торжественно восклицает он, возвещая о приходе болгара, и вызывает упрек Ел. в ломанье. "Дитя, ребенок" — называет она его; "художник", объясняет его капризы Берсенев. Но он сам протестует: "вы воображаете, — говорит он Елене, — что во мне все наполовину притворно, потому что я художник; что я не способен не только ни на какое дело — в этом вы, вероятно, правы, — но даже ни к какому истинному, глубокому чувству, — и все потому что я художник... Неужели же я все с собой вожусь, когда рядом живет такая душа? И знать, что никогда не проникнешь в эту душу, никогда не будешь ведать, чего ей хочется, куда она идет..." — "Нет, — восклицает он после брака Елены, — кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа!.. Нет еще у нас никого, нет людей, куда ни посмотри. Все — либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоеды, либо темнота и глушь подземная, либо толкачи, из пустого в порожнее переливатели да палки барабанные!" И Ш. ставит серьезный вопрос: "когда ж наша придет пора? когда у нас народятся люди?" — В Риме, куда Ш. уехал, "он весь предался своему искусству и считается одним из самых замечательных и многообещающих молодых ваятелей. Строгие пуристы находят, что он не довольно изучил древних, что у него нет стиля, и причисляют его к французской школе; от англичан и американцев у него пропасть заказов".
Критика: "Ш. непосредственная, художественная, блестящая натура, развитая, богато одаренная, гениальная. Это — тип так называемой широкой натуры, доведенный здесь до изящества, до грации, освобожденный от всего грубого, дикого, удалого, исполненный сдержанной, законной гармонией... Это облагороженный эпикуреец; Ш. — красиво умен". [Н. К—ий, Р. сл. 60, № 5]. Ш. — скульптор, с положительным талантом, будущая известность [Басистов. От. зап. 60, № 5. Прим. ред. От. зап.: "это еще вопрос: желал ли автор в поверхностном Ш. представить истинного художника?"]
Словарь литературных типов. - Пг.: Издание редакции журнала «Всходы». Под редакцией Н. Д. Носкова. 1908-1914.